«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий

и польский. После учебы она до замужества работала домашним учителем, для чего требовалось не только образование, но и воспитание.

В институте она увлеклась социалистическими идеями Плеханова, и какое-то время ходила на сходки, где они пели революционные песни, а дворники (со слов бабушки) по голосам пытались определить: кто поет и где поют. На этом её революционное прошлое и кончилось.

Позже Иосиф Ходасевич служил на казенной службе инкассатором и был, судя по рассказам, отменной силы. Однажды на него напали грабители, так он их обратил в бегство, орудуя мешком с монетами, как дубиной. Ещё из загорских рассказов запомнился рассказ о том, как кто-то из предков, то ли Фастовичей, то ли Ходасевичей ехал зимой на розвальнях откуда-то куда-то, лошадь дорогу знает и он, развалившись, думая о чем-то своём, рассеянно смотрел вслед уходящей дороге, как вдруг, из-за лесочка появилась стая волков и погналась за санями. Конечно, стая догнала сани. Впереди бежала волчица. Волчица запрыгнула на сани, помочилась на нашего предка и спрыгнула. За ней все волки из стаи по очереди запрыгивали на розвальни, брызгали на возницу и спрыгивали. После чего вся стая побежала за волчицей. Это была не волчья охота. В это время волки справляли свадьбы и стая «гуляла» – резвилась, шалила, а предок от страха чуть богу душу не отдал.

Как дедушка нашел бабушку, я не знаю, но моя мама родилась в мае 1905 года в Петербурге, где дедушка в это время служил на Варшавской железной дороге старшим счетоводом. В январе 1905 года в кровавое воскресение любопытная бабушка, которая была на четвертом месяце беременности, пошла, посмотреть: что это там происходит на Невском, и получила по шляпке казацкой нагайкой.

Из рассказов о детстве мамы один случай запомнился. Члены семьи служащего железной дороги имели право бесплатного проезда пригородными поездами. Однажды моя мама (его старшая дочь) и тетя Люся (вторая дочь) ехали поздно с дачи, где-то в районе Павловска, а свои удостоверения на бесплатный проезд забыли взять с собой. Кондуктор их высадил ночью на глухом лесном полустанке. Дедушка пожаловался, и кондуктора уволили за то, что ночью с поезда ссадил детей. Это было до революции, т. е. маме было меньше двенадцати, а тете Люсе меньше десяти.

Семья чиновника жила на казённой квартире в Митрофановских Флигелях д.143, кв.6, в двухкомнатной квартире. Когда их стало 8 человек: моя мама – Валентина (1905), Людмила (1907), Чеслава (1909), Вячеслав (1911), Евгения (1913), Янина (1916), то, по воспоминаниям тёти Гени, они спали и на стульях, и на столе – меняясь по очереди местами.

После революции дедушка сориентировался и стал работать слесарем на Варшавской железной дороге. Слесарь из него получился хороший, и ему присвоили седьмой разряд – это разряд высшей квалификации. Видно, помещик Иосиф Фастович из своих детей не растил белоручек. Как хорошему работнику, дедушке дали талон на покупку пианино. Вероятно, по дешевке распродавали реквизированное имущество. Деньги на покупку пианино бабушка прятала под скатертью на большом столе т. к. дедушка чрезмерно увлекся бильярдом и проигрывал ощутимо. Так, или иначе, но пианино купили.

В какое время мама получила навыки игры на фортепьяно, я не знаю, но это позволило ей впоследствии подрабатывать по вечерам игрой сопровождения немых фильмов.

В детстве мама неплохо рисовала. Сохранились два рисунка мамы: на одном роза, а на втором рисунок по ботанике. На обратной стороне этого рисунка написано: Валентины Фастович 1 кл. II ступени. Я думаю, школами второй ступени, чтобы стереть некоторый налет сословности, в годы революции назвали бывшие гимназии и реальные училища, в первый класс которых принимают после четырехгодичного обучения в начальной школе первой ступени. Рисунок, в таком случае был сделан в революционную зиму 1917—1918 года (!!!), т. е. занятия не прерывались.

Когда в Питере стало голодно, а тут, вроде, в деревне послабление, военный коммунизм кончился, безземельным дают землю, появились «культурные хозяйства», дедушка с семьей, а к этому времени у него уже было шестеро детей, бросил казенную квартиру и уехал в Белоруссию. Немаловажную роль при этом сыграло и его чрезмерное увлечение бильярдом. Так сказать от соблазна подальше.

С двери снял дедушка толстую медную табличку (примерно 15х20 см), на которой было выгравировано:

Фастович

Ксаверий Иосифович.

Дедушка хранил эту медную дощечку всю жизнь. Ему так было приятно вспоминать, что у него была «своя» квартира, и на двери была медная пластина с его именем, хоть и спали в ней дети на стульях и на столе. После Отечественной войны мамин брат нашел могилу дедушки, поставил новый крестик из крошки и прикрутил к нему эту пластинку проволочкой. Когда сам состарился, уход за могилкой был недостаточным, и могилка пропала. Кладбище на Лахте, где мы жили после возвращения из Белоруссии, старое и еще до войны, я помню, новые могилы оказывались на месте старых, заброшенных после революции могил. А может быть, и более ранних – Лахта, пожалуй, не моложе Петербурга, а кладбище все одно и то же – в небольшой березовой рощице.

Переезжал дедушка из Питера основательно – с мебелью. Предполагал, вероятно, навсегда. Приехал он в родное поместье к брату (Казимиру). Дом был большой – большой зал, хозяйская столовая, в большой кухне стол и двух ярусные нары для работников. Четыре комнаты, но и народа стало несчетно. Выделили дедушкиной семье комнатку и что-то вроде кладовки, приспособленной под спальню дедушке и сыну – Вячеславу. Дочери опять спали по очереди на двух кроватях и на стульях, и на том же питерском столе.

О том, что Иосиф Фастович был помещиком, и где было его поместье, рассказала племянница дедушки – Юлия Петровна (в замужестве Васильева), а наши ни дедушка, ни бабушка, ни их дети о прошлом не говорят, таков был страх. Ведь, им удалось уехать из этой Белоруссии и спастись, а некоторые погибли в ссылках.

Только сейчас тетя Геня (ей в 2003 году будет 90 лет) стала делиться воспоминаниями.

Когда мы вернулись из Белоруссии в Питер, и поселились на Лахте, от соседей скрывалась наша связь с Белоруссией. По документам все было ясно: ну мало ли кто, откуда приехал. Вся страна переехала, в основном из деревни в город. Но если какой-нибудь мерзавец, или просто «бдительный гражданин» обратил бы внимание соответствующих органов, то тогда те должны были бы «принять меры», чтобы их самих не обвинили в «пособничестве» – термины в кавычках тогда были очень распространены. Бабушка следила, чтобы в общий туалет не попал, в качестве использованной туалетной бумаги, конверт с белорусским адресом – а вдруг! Ведь кто-то мог поднять и прочесть….

Тетя Геня пишет, что на Лахте бабушка следила, чтобы в семье не говорили по-польски. Все дети бабушки родились в Петербурге, где разговорным языком был, естественно, русский, в семье Фастовичей в Загорье говорили по-польски, а в поселке говорили по-белорусски, так что и русский, и польский, и белорусский были для них родными языками, но предков и родословную надо было забыть.

А предки-то были трудягами. И среди помещиков, таких тунеядцев, как Ноздрев или Манилов, было мало. Процветали Собакевичи, Кирсановы, Левины. Беззаботно и достойно жить могли только отставные чиновники достаточно высокого ранга и отставные военные в высоком чине.

Примерно через год после отъезда дедушки из Питера, благодаря НЭПу голод в Питере прекратился, а вернуться уже было некуда. Квартира была потеряна, служба на железной дороге потеряна. Старшие дочери очень переживали – их, родившихся в городе, совсем не прельщала судьба стать деревенскими, да еще крестьянскими. Но до начала коллективизации и сопутствующих ей репрессий девушки из усадьбы Фастовичей еще котировались, как дочери из знатной семьи и женитьба на них была еще по тем представлениям почетной, к тому же еще, как видно из фото, бог красотой их не обидел.

На фото в темных платьях стоит Людмила, а сидит Чеслава, на другом фото стоит Валентина.

Трех дочек дедушка в Белоруссии выдал замуж: тетю Чесю за инженера Робуша, тетю Люсю за землеустроителя Бича, а маму за зажиточного землевладельца.

Маме – городской девушке, пришлось нелегко. Отец, который целый день